Искатели после ужаса бродят по странным, далеким местам. Для них катакомбы Птолемаиды, и резные мавзолеи стран кошмаров. Они взбираются на залитые лунным светом башни разрушенного Рейна замки и спотыкаясь вниз по черным паутинным ступеням под разбросанными камнями забытых городов в Азии. Лес с привидениями и безлюдная гора — их святыни, и они задерживаются вокруг них. зловещие монолиты на необитаемых островах. Но истинный эпикуреец в страшном, кому новый трепет невыразимого ужаса есть главная цель и оправдание существования, почитает больше всего старые, одинокие фермерские дома глухой глуши Новой Англии; ибо там темные элементы силы, одиночества, гротескности и невежества объединяются, чтобы сформировать совершенство отвратительного.
Самое ужасное из всех зрелищ — маленькие некрашеные деревянные домики вдали от путешествовал, обычно сидел на корточках на каком-нибудь влажном травянистом склоне или прислонился к какому-нибудь гигантскому выход скалы. Двести с лишним лет они склонялись или сидели там на корточках, в то время как виноградные лозы поползли, а деревья распухли и разрослись. Они почти спрятаны сейчас в беззаконии изобилие зелени и покровы тени; но маленькие окна все еще смотрят шокирующе, словно моргая сквозь смертельный оцепенение, которое отгоняет безумие, притупляя память невыразимых вещей.
В таких домах жили поколения странных людей, чей мир никогда не видел. Охваченные мрачной и фанатичной верой, изгонявшей их из своего рода, их предки искали свободу в пустыне. Там действительно отпрыски победоносной расы процветали без ограничений своих собратьев, но прятались в ужасающем рабстве к мрачным фантазмам собственного разума. Оторванный от просвещения цивилизации, сила этих пуритан превратилась в своеобразные каналы; и в их изоляции болезненные самоподавления и борьбы за жизнь с безжалостной Природой, к ним пришли темные тайные черты из доисторических глубин их холодного северного наследия. По необходимости практично и по суровой философии эти люди не были красивы в своих грехах. Заблуждаясь, как и все смертные, их жесткий кодекс вынуждал их искать укрытия превыше всего; чтобы они пришли к используют все меньше и меньше вкуса в том, что они скрывали. Только безмолвные, сонные, глядевшие дома в глухая глушь может рассказать все, что было сокрыто с давних времен; и они не общительны, нежелание избавиться от сонливости, которая помогает им забыть. Иногда кажется, что это Было бы милосердно разрушить эти дома, потому что они должны часто видеть сны.
Именно к ветхому зданию такого описания меня и подвезли. Ноябрьский полдень 1896 года, дождь такой пронизывающий, что любое укрытие было предпочтительнее. к экспозиции. Некоторое время я путешествовал среди жителей Мискатонической долины. в поисках определенных генеалогических данных; и от отдаленной, коварной и проблематичной природы конечно, счел удобным использовать велосипед, несмотря на позднее время года. Теперь я оказался на явно заброшенной дороге, которую выбрал как кратчайший путь. в Аркхем; настигнутый бурей в месте, далеком от любого города, и столкнувшись с отсутствием убежища сохранить старинное и отталкивающее деревянное здание, которое мигало запотевшими окнами между два огромных голых вяза у подножия скалистого холма. Далеко, хотя это было от остатка дороги, дом, тем не менее, произвел на меня неблагоприятное впечатление, как только я его увидел. Честный, здоровые структуры не смотрят на путников так лукаво и навязчиво, и по моему генеалогическому исследований, я столкнулся с легендами за век до этого, которые настроили меня против мест такого рода. Однако сила стихии была такова, что поборола мои сомнения, и я не не решался катить мою машину вверх по узкому подъему к закрытой двери, которая сразу показалась такой многообещающей. и скрытный.
Я почему-то считал само собой разумеющимся, что дом заброшен, но когда я подошел в этом я не был так уверен; хотя дорожки действительно заросли сорняками, они казались слишком хорошо сохраняют свою природу, чтобы утверждать о полном дезертирстве. Поэтому вместо попытки Я постучал в дверь, чувствуя при этом трепет, который едва мог объяснить. Как я ждал на грубой, замшелой скале, служившей порогом, я взглянул на соседние окна и окна транца надо мной и заметил, что, хотя и старые, дребезжащие и почти непрозрачные с грязью они не были сломаны. Таким образом, здание все еще должно быть обитаемым, несмотря на его изоляцию. и общее пренебрежение. Однако мой стук не вызвал отклика, поэтому, повторив призыв Я подергал ржавую щеколду и обнаружил, что дверь не заперта. Внутри был небольшой вестибюль со стенами из которого сыпалась штукатурка, и из дверного проема доносился слабый, но особенно ненавистный запах. Я вошел, неся свой велосипед, и закрыл за собой дверь. Впереди поднималась узкая лестница, в окружении небольшой двери, вероятно, ведущей в подвал, а слева и справа были закрыты двери, ведущие в комнаты на первом этаже.
Прислонив велосипед к стене, я открыл дверь слева и пересек в маленькую комнату с низким потолком, тускло освещенную двумя пыльными окнами и обставленную самым простым и примитивным способом. Это было что-то вроде гостиной, потому что имел стол и несколько стульев, а также огромный камин, над которым тикали старинные часы. на каминной полке. Книг и газет было очень мало, и в царившей тьме я не мог с готовностью различать названия. Что меня интересовало, так это однообразный вид архаизма, проявляющийся в каждом видимая деталь. Большинство домов в этом районе я нашел богатыми реликвиями прошлого, но здесь древность была на удивление полной; ибо во всей комнате я не мог обнаружить ни одного статья определенно послереволюционной даты. Если бы обстановка была менее скромной, место был бы раем для коллекционера.
Осматривая эту причудливую квартиру, я сначала ощутил возрастающее отвращение. взволнованный мрачной внешностью дома. То, чего я боялся или ненавидел, я мог ни в коем случае не определять; но что-то во всей атмосфере, казалось, благоухало нечестивым возрастом, неприятной грубости и секретов, о которых следует забыть. мне не хотелось сидеть вниз, и бродил по изучению различных статей, которые я заметил. Первый объект моего любопытства вызвала книга среднего размера, лежащая на столе и представляющая такой допотопный аспект, который я поразился, увидев его за пределами музея или библиотеки. Он был переплетен в кожу с металлической фурнитурой, в отличном состоянии сохранности; быть вообще необычным вид тома, чтобы столкнуться в обители так скромно. Когда я открыл его на титульном листе, мое удивление стало еще больше, ибо оказалось не менее редким, чем отчет Пигафетты о Конго, написанная на латыни из заметок моряка Лопеса и напечатанная во Франкфурте в 1598. Я часто слышал об этой работе с любопытными иллюстрациями братьев Де Бри, поэтому на мгновение забыл о моем беспокойстве в моем желании перелистывать страницы передо мной. Гравюры были действительно интересны, составлены целиком из воображения и небрежных описаний и представляли негры с белой кожей и европеоидными чертами лица; и я бы скоро закрыл книгу, если бы не чрезвычайно тривиальное обстоятельство расстроило мои измученные нервы и оживило во мне чувство беспокойства. Что меня раздражало, так это то, что том настойчиво открывался сам по себе. на вклейке XII, на которой в жутких подробностях изображена мясная лавка каннибала Анзикеса. Я испытал некоторый стыд за свою восприимчивость к такой незначительной вещи, но рисунок тем не менее беспокоил меня, особенно в связи с некоторыми соседними отрывками, описывающими гастрономию Anzique.
Я повернулся к соседней полке и рассматривал ее скудные литературные содержание — Библия восемнадцатого века, Путешествие пилигрима того же периода, проиллюстрировано гротескными гравюрами на дереве и напечатано составителем альманахов Исайей Томасом, гниющим большая часть книг Коттона Мэзера Magnalia Christi Americana, и несколько других книг, явно одного возраста, когда мое внимание привлек безошибочный звук шагов в комнате накладные расходы. Сначала удивлен и испуган, учитывая отсутствие реакции на мой недавний стук. у двери, я сразу после этого заключил, что ходячий только что проснулся от звука спать; и с меньшим удивлением прислушивался к звукам шагов на скрипучей лестнице. поступь была тяжелой, но, казалось, заключала в себе любопытную осторожность; качество, которое я не понравилось тем более, что протектор был тяжелым. Когда я вошел в комнату, я закрыл дверь позади меня. Теперь, после минутного молчания, в течение которого ходячий, возможно, осматривал мой велосипеда в холле, я услышал возню в защелке и увидел, как распахнулся обшитый панелями портал. снова.
В дверях стоял человек такой необычной внешности, что я должен был воскликнул вслух, но для ограничений хорошего воспитания. Старый, седобородый и оборванный, мой Хозяин обладал лицом и телосложением, которые внушали равное удивление и уважение. Его рост не мог быть меньше шести футов, и, несмотря на общий вид возраста и бедности, он был толстый и мощный в пропорции. Его лицо, почти скрытое длинной бородой, которая высоко росла на щеки казались ненормально румяными и менее морщинистыми, чем можно было бы ожидать; в то время как над высоким на лоб упала копна седых волос, немного поредевших с годами. Его голубые глаза, хоть и мелочь налитый кровью, казался необъяснимо острым и жгучим. Но из-за своей ужасной неопрятности этот человек были столь же знатно выглядящими, как и он был впечатляющим. Эта неопрятность, однако, заставила его оскорбительный, несмотря на его лицо и фигуру. Из чего состояла его одежда, я с трудом мог сказать, ибо мне казалось, что это не более чем масса лохмотьев, венчающих пару высоких, тяжелых сапог; и его отсутствие чистоты превзошло описание.
Появление этого человека и внушаемый им инстинктивный страх подготовили меня за что-то вроде вражды; так что я чуть не содрогнулся от удивления и чувства жуткой несоответствие, когда он указал мне на стул и обратился ко мне тонким, слабым голосом, полным раболепия. уважение и заискивающее гостеприимство. Его речь была очень любопытной, крайняя форма янки диалект, который я считал давно вымершим; и я внимательно изучил его, когда он сел напротив меня для беседа.
«Застрял под дождем, да?» он приветствовал. «Рад, что ты был рядом в доме возникло ощущение, что я тут же вошел. Я прикинул, что спал, иначе я бы слушай, я уже не так молод, как раньше, и мне нужен хороший взгляд на дремлет в наши дни. Травлинский мех? Я не видел много людей в этом руде поэтому они уходят со сцены Аркхэма».
Я ответил, что еду в Аркхем, и извинился за грубое вхождение в своего места жительства, после чего он продолжил.
«Рад вас видеть, юный сэр, здесь мало новых лиц, и В эти дни меня мало что может подбодрить. Угадайте, что тис родом из Бостинга, не вы? Я никогда не был там, но я могу сказать своему мужчине, когда увижу его, — мы школьным учителем в восемьдесят четвертом, но он внезапно ушел, и никто никогда не слышал о нем смысл… Тут старик впал в нечто вроде смешка и ничего не объяснил. когда я расспрашивал его. Казалось, он был в чрезвычайно хорошем настроении, но обладал теми эксцентричными что можно было бы догадаться по его уходу. Некоторое время он болтал с почти лихорадочным гениальностью, когда мне пришло в голову спросить его, откуда у него такая редкая книга, как «9» Пигафетты.0073 Регнум Конго. Эффект этого тома не покидал меня, и я чувствовал некоторую нерешительность. говоря об этом; но любопытство взяло верх над всеми смутными страхами, которые неуклонно накапливались с момента моего первого взгляда на дом. К моему облегчению, вопрос не показался неловким; ибо старик ответил свободно и многословно.
«О, это Африканская книга? Капитан Эбенезер Холт обменял меня на него в шестьдесят восьмом — его как килт на войне. Что-то в имени Эбенезера Холта заставило меня поднять голову. резко. Я встречал его в своей генеалогической работе, но ни в каких записях после революции. Я подумал, не сможет ли мой хозяин помочь мне в деле, над которым я трудился, и решил спросить ему об этом позже. Он продолжил.
«Эбенезер много лет служил на салемском торговом судне и странные штуки в каждом порту. Он получил это в Лондоне, я думаю, — он обычно любит тер покупать вещи в магазинах. Однажды я был в его доме, на холме, торговал лошадьми, когда я вижу эту книгу. Мне понравились картинки, так что он отдал их на обмен. Это странно книга… вот, оставьте меня в очках… Старик порылся в своих тряпках, производя пару грязных и удивительно старинных очков с маленькими восьмиугольными линзами и стальными Луки. Надев их, он потянулся к тому на столе и с любовью перелистнул страницы.
«Эбенезер Куд прочитал немного об этом — это латынь, — но Я не могу. Меня читали двое или трое учителей, и Пассон Кларк, говорят, утонул в пруду, ты что-нибудь сделал из него? Я сказал ему, что могу, и перевел для него абзац в самом начале. Если я ошибся, он не был ученым достаточно, чтобы поправить меня; потому что он, казалось, по-детски доволен моей английской версией. Его близость становился довольно неприятным, но я не видел способа убежать, не оскорбив его. я был удивлен детское пристрастие этого невежественного старика к картинкам в книге, которую он не умел читать, и задавался вопросом, насколько лучше он может читать несколько книг на английском языке, которые украшали комнату. Это откровение простоты сняло большую часть неопределенных опасений, которые я чувствовал, и я улыбнулась, пока мой хозяин продолжал бормотать:
«Квир-хао-фото заставили тело задуматься. Возьми это здесь возле фронта. Никогда не бывает деревьев, подобных этим, с большими листьями, качающимися и рассвет? А эти мужчины — они не могут быть неграми — они всех росой бьют. Добре, как индейцы, Я думаю, даже если они будут в Африке. Некоторые из этих тварей похожи на обезьян или наполовину обезьяны, наполовину люди, но я никогда не слышал ничего подобного. Здесь он указал на сказочное существо художника, которое можно было бы назвать чем-то вроде дракона. с головой аллигатора.
«Но сейчас я покажу вам лучший не-здесь, посередине-» Речь старика стала чуть гуще, а глаза его загорелись ярче; но его неуклюжие руки, хоть и казались более неуклюжими, чем прежде, вполне соответствовали своей задаче. Книга раскрылась почти сама собой и как будто от частых консультаций в этом месте, к отталкивающей двенадцатой пластине, показывающей мясную лавку среди каннибалов Анзика. Ко мне вернулось чувство беспокойства, хотя я и не выказывал его. Особенно странная вещь заключалась в том, что художник сделал своих африканцев похожими на белых людей — конечности и четвертины свисали на стенах магазина были ужасны, а мясник с его топором был ужасно нелепым. Но моему хозяину, казалось, нравился вид так же, как мне он не нравился.
«Что ты думаешь об этом? как здесь, а? Когда я это увидел, я сказал Эбу Холту: расшевелить вас и заставит вашу кровь щекотать!» Когда я прочитал в «Скриптере» Мадианитяне были убиты — я думаю о многом лучше, но не представляю себе этого. Здесь родственники видят все, что они для этого — я полагаю, это грешно, но не мы все рождены и живем во грехе? щекотка каждый раз, когда я смотрю на него — я не могу продолжать смотреть на него — см. почему мясник отрезал ему ноги? Голова его на скамейке, одной рукой это, а другая рука на стороне мясного блока.
Пока мужчина в шокирующем экстазе бормотал выражение на своих волосатых, лицо в очках стало неописуемым, но голос его скорее упал, чем возвысился. Мои собственные ощущения вряд ли можно записать. Весь тот ужас, который я смутно ощущал прежде, активно и активно обрушился на меня. живо, и я знал, что ненавижу это древнее и отвратительное существо так близко ко мне с бесконечным интенсивность. Его безумие или, по крайней мере, его частичная извращенность казались неоспоримыми. Он был почти теперь шептала с хрипотцой более ужасной, чем крик, и я дрожала, слушая.
– Как я уже сказал, это странные картины, о которых вы думаете. Краситель знаете, юный сэр, я прав в этом вопросе. Arter, я получил книгу от Eb, я обычно смотрю много, особенно когда я слышал, как Пассон Кларк разглагольствовал о воскресеньях в своем большом парике. Только что я пытался сделать что-то смешное — вот, юный сэр, не парься — все, что я сделал Я посмотрел на картинку, прежде чем заколоть овцу на продажу — убивать овец было добрее веселее, чем смотреть на это… — Тон старика стал очень низким, иногда становился настолько слабым, что его слова были едва слышны. Я слушал дождь, и к грохоту запотевших окон с маленькими стеклами и означал раскат приближающегося грома довольно необычно для сезона. Однажды страшная вспышка и грохот сотрясли хилый дом до основания, но шепчущий, казалось, не замечал этого.
«Убивать овец было добрее и веселее, но знаете ли, это не совсем удовлетворительно. Queer haow a cravin ‘ держится за йе… Как вы любите Всемогущего, молодой человек, никому не говорите, но я клянусь Богом, что они картинка начала готовить мне голодных съестных припасов, которые я не мог ни вырастить, ни купить — вот, поставил все-таки, что у вас болит? — Я ничего не делал, только думал, как ’twud beef I сделал — Говорят, мясо делает кровь и плоть, и дает вам новой жизни, и я подумал, а не заставить ли человека жить дольше и дольше было больше того же … Но шепчущий так и не продолжил. Прерывание не был вызван ни моим испугом, ни быстро нарастающей бурей, среди ярости которой я в настоящее время открыть глаза на дымное одиночество почерневших руин. Он был произведен очень простым хотя несколько необычно происходит.
Раскрытая книга лежала между нами плашмя, а картинка отталкивающе смотрела вверх. Когда старик прошептал слова «то же самое» , раздался крошечный брызгающий удар. было слышно, и что-то отразилось на пожелтевшей бумаге перевернутого тома. я думал о дождь и из дырявой крыши, но дождь не красный. В мясной лавке каннибалов Анзика маленькие красные брызги живописно блестели, придавая живость ужасу гравюры. Старик увидел это и перестал шептать еще до того, как это потребовало выражение моего ужаса; увидел это и быстро взглянул на пол комнаты, которую он покинул час назад. Я последовал за взглядом и увидел прямо над нами, на рыхлой штукатурке древнего потолка, большой неправильный пятно мокрого малинового цвета, которое, казалось, расползалось, пока я смотрел на него. Я не вскрикнула и не пошевелилась, но просто закрыл глаза. Мгновение спустя грянул колоссальный удар молнии; взрывать это проклятый дом невыразимых тайн и несущий забвение, которое одно спасло мой разум.